– Здрасте, шериф, – раздалось у него за спиной.

Шериф резко развернулся. И увидел миссис Хендерсон с чьим-то табельным оружием в руках. Одежда ее намокла от крови. Босые ноги оставляли на полу аккуратные багровые следы.

– Когда-то давно моей руки коснулся Дэвид Олсон. Он знал, что я зарежу своего супруга, – выговорила миссис Хендерсон.

Укрывшись за письменным столом, шериф прокричал:

– Бросьте оружие!

Миссис Хендерсон приблизилась еще на шаг.

– Та дама сказала, что я способна заставить мужа полюбить меня, как прежде. Она сказала, что он запланировал для нас путешествие, но если пойдет на попятную, я всегда смогу прикончить его заново. А потом еще раз. И еще.

Шериф поднял револьвер.

– Миссис Хендерсон, бросьте оружие.

– С какой стати? Шериф, этому не будет конца. Неужели вы так и не поняли, что происходит?

– Бросьте оружие, черт побери, НЕМЕДЛЕННО!

Миссис Хендерсон невозмутимо положила револьвер на стол.

– Ладно, ладно, шериф. Только это ничего не изменит. Она расставила ему ловушку. И после того как он умрет, это уже не остановится.

– О чем вы?

– О преступности. Мы будем истреблять друг друга, пока не найдется тот, кто сумеет положить этому конец. И такой человек найдется. А знаете почему?

Шериф молчал. Миссис Хендерсон осклабилась.

– Да потому, что Бог предает смерти, папочка.

Схватив со стола револьвер, миссис Хендерсон с воплем бросилась к шерифу. Шериф поднял ствол и выстрелил.

Кристофер, пристегнутый к поручням каталки, находился в операционной. Он трепыхался, как брошенная на дно баркаса рыбешка, потому что сверху на него скалилась шептунья. На свой улов. На свой трофей. Потом она перешла к Дэвиду Олсону: тот лежал без сознания на металлическом столе. Она погладила Дэвида по лбу, как щенка.

– Без наживки рыбу не выудишь. Твой язык послужит нам вертлявым червяком.

Кристофер поспешно стиснул челюсти.

– Открой рот, Кристофер.

Кристофер взирал на шептунью с ужасом. Он видел у нее на шее ключ, застрявший в складке кожи, как ведьминский оберег. Ключ ко спасению их всех.

– Четыре входа. Три выхода, – шуршала она. – Тебе известны два. Нам – больше. Ключ у меня. А где же дверь?

Взметнув чешуйчатую левую руку, она зажала ему нос большим и указательным пальцами. Перекрыла воздух.

– Покажи-ка язычок. Для твоего же блага.

Прошла минута, вторая, и легкие в конце концов не выдержали. Кристофер набрал полную грудь воздуха. Шептунья успела сунуть пальцы ему в рот и схватить язык. А правой рукой достала скальпель.

И тогда Кристофер сомкнул челюсти.

– ААФШШШ, – заверещала шептунья.

Зубы Кристофера перекусили ее указательный палец, как хлебную палочку. От этого во рту появился привкус тухлятины. Кристофер выплюнул палец на пол. Шептунья уставилась на огрызок фаланги, откуда фонтаном хлестала кровь, а затем перевела взгляд на Кристофера. На ее физиономии читалось вроде как изумление. Или страх? Нагнувшись, она подняла с пола откушенный палец. Приладила его на место. А после прижала палец и всю ладонь ко лбу, чтобы своим жаром запаять шов. Палец прирос, как будто так и было.

– Ладно, Кристофер. Язык отдавать не хочешь. Так и быть. Можешь оставить себе.

С этими словами она залепила ему рот клейкой лентой.

– А ответы мы возьмем там, где они запрятаны, – добавила она и для ясности постукала его по лбу. – Сестра, будьте любезны, подайте мне костную пилу.

Под клейкой лентой у Кристофера вырвался вопль. У него на глазах медсестра передала шептунье тускло поблескивающую металлическую пилу со щербатыми детскими зубами. При включении она зажужжала, как бормашина. Режущий край остановился на расстоянии ладони от его лба. Закрыв глаза, Кристофер приготовился к смерти. Но почему-то совсем не испугался. И даже почти успокоился.

Моя мама…

Моя мама… рядом со мной – на реальной стороне.

Рядом с собой он ощущал ее присутствие. Касание ее рук. В попытке определить, где подушка прохладней.

Моя мама…

Моя мама… обещает меня отсюда забрать.

В это мгновение вырубился свет, и больница погрузилась в темноту. Кристофер стал озираться, но ничего не увидел. А только услышал вопль. И быстрый топот. На шептунью с разбегу натолкнулось чье-то туловище. Костная пила рассекла ей кожу.

И тут – голос славного человека.

– Спокойно. Я с тобой, – сказал славный человек.

Кристофер почувствовал, как его каталка сдвинулась с места. И помчалась сквозь мглу.

– АТУ ЕГО! ОН СОШЕЛ С АСФАЛЬТА! – взвыла шептунья.

– Молчи. А не то она пустится по следу.

– ХВАТИТ ЕМУ ПОМОГАТЬ! – заорала она из темноты славному человеку.

Каталка сделала резкий поворот вправо и устремилась по коридору. Позади них стонали дети. Славный человек развернул каталку на манер скейтборда и помчался на тусклый свет в самом конце коридора. Надежная рука славного человека расстегивала кожаные ремешки на запястьях Кристофера.

– Сядь-ка, сынок, – мягко сказал он. – Мне требуются твои глаза.

Кристофер сорвал с губ клейкую ленту и встряхнул затекшие руки. А потом сел и сорвал ремни с лодыжек. Он был свободен.

– Скажи, что ты видишь? – попросил славный человек.

Кристофер прищурился и чудом разглядел в темноте какие-то очертания. Человеки-почтари, олени. Припадают к земле в потемках. Только и ждут, как бы выскочить из засады.

– Выход заблокировали, – сказал Кристофер.

– Отлично справляешься, сынок.

Славный человек направил каталку в какой-то другой коридор. И ускорил бег. Подошвы шлепали по полу. Шлеп-шлеп-шлеп. Как бабкины поцелуи. Каталка раздвинула дверные створки, болтавшиеся, как ставни во время урагана. Остановившись, славный человек сорвал с себя ремень и стянул им дверные ручки. Человеки-почтари ломились в дверь. Ремень растягивался, как солоноватая ириска[64].